Размышления о процессе познания. Мы теперь знаем, что звезды есть огромные небесные тела. А когда-то их считали светящимися точками, и те люди, которые говорили, что это не точки, а большие небесные тела, считались мудрецами. Современная астрономия не только доказывает, но и показывает, что это большие тела, многие из которых больше Земли и даже Солнца. Стало быть, сущность отличается от явления, и чтобы проникнуть в нее, нам необходимо дополнить рассмотрение одного ряда явлений, из которого мы можем видеть только то, что перед нами светящиеся точки, рассмотрением другого ряда явлений, чтобы мы могли умозаключить, что перед нами здесь большие тела. На основании того, что сущность отличается от явления, некоторые философы, еще в древности, пришли к мысли, что чувства обманывают нас. Например, если опустить карандаш в стакан с водой, то карандаш покажется уже не прямым, а с изломом. Но и в этом случае чувства нас не обманывают. Ведь то, что карандаш стал выглядеть изломанным, не есть только наше субъективное чувство. Это ощущение отражает нечто объективное, присущее карандашу, стакану с водой и воздуху. Здесь перед нами обнаруживается объективный закон природы - закон преломления света. И в других случаях чувства тоже не обманывают нас. Исключая, конечно, такие, когда в наблюдателе имеется в этом отношении какая-либо психопатология. Если мы будем искать и находить тот ряд явлений, которого нам не хватает для верного умозаключения, то мы будем открывать за кажущимся обманом чувств законы природы. То, что удаленные от нас предметы кажутся нам меньше, чем они есть на самом деле, вполне закономерно. Они кажутся нам маленькими потому, что мы отвлекаемся от другого ряда явлений относительно этих предметов, либо незнакомы с этим рядом явлений, либо фиксируем эти предметы в покое, а не рассматриваем их в движении. Другими словами, эмпирическое не взято здесь в его синтезе. А, как говорит Гегель, эмпирическое, взятое в его синтезе, есть спекулятивное понятие, т.е. говоря проще, есть диалектический взгляд на мир. Представим теперь, что нам по каким-то причинам остался неизвестен ряд явлений, из которого мы могли бы заключить, что перед нами не только огромные небесные тела, но и что-то еще. То, что эти звезды есть огромные небесные тела, а не точки, это верно. Это есть сущность кажущихся нам точками звезд. Но это сущность малого порядка в наш век развитой науки и техники. Теперь то, что перед нами не точки, а огромные небесные тела, стало для нас уже явлением. Мы можем наблюдать эти тела в мощные телескопы, даже летать к некоторым из них на космических кораблях. За этими огромными небесными телами, за этим явлением, за этой сущностью малого порядка скрывается сущность большего порядка. Иной взгляд просто противоречил бы законам диалектики. Открытые Гегелем законы диалектики дают нам право поставить его в ряд величайших ученых всех времен и народов. Правда, открытые им законы отличаются от законов частных наук тем, что имеют всеобщий характер и потому в чистом виде не действуют, а проявляются через действие законов частных наук. Когда Гегель писал свои произведения, многие из этих частных законов уже были открыты, и на них Гегель опирался. Другие законы частных наук были открыты позже, став подтверждением диалектики. И сколько еще законов науке предстоит открыть! Большей частью законы частных наук открывались до сих пор теми учеными, которые не владели сознательной диалектикой, не читали Гегеля, а то и вовсе отмахивались от него или даже вообще от всякой философии, не подозревая того, что и в этом отрицании философии Гегеля они поступают вполне в соответствии с открытыми Гегелем законами. Если ученые делали и продолжают делать каждый в своей области открытия, то может показаться, что знание диалектики будет излишним, достаточно лишь обладать богатством эмпирических знаний, чтобы открыть закон для данной области явлений. Однако это не так. Конечно, можно совершить открытие, не обладая знанием не только диалектики, но даже и вовсе имея скудные познания о мире или даже оставаясь при созерцании, как варвар, о котором говорит Гегель в одном из своих афоризмов. Так, например, туземец может наблюдать падение метеорита. Он будет первым, кто "открыл" этот метеорит, но объяснить это явление он не сможет. Здесь открытие сделано совершенно случайно, причем это открытие не закона, а единичного факта, явления. В то же время к этому месту уже мчится какой-нибудь астроном, который предвидел это падение метеорита, он-то и будет в действительности первым его открывателем. Открытию законов природы предшествует открытие единичных фактов, явлений, посредством которых человечество пополняет свои эмпирические познания. Дать для данной области явлений закон без обобщающих идей невозможно, ибо закон есть не что иное, как отражение существенного и необходимого в явлениях. К тому же одно дело достичь полноты эмпирического случайно и другое дело - знать направление, в каком следует искать недостающий ряд явлений. Последнее значительно сокращает срок поисков, срок достижения полноты эмпирического. Например, зная историю борьбы царизма с революцией в начале века, зная роль царизма в организации черных сотен и националистических погромов, можно было в конце 80-х годов предположить, что и горбачевцы поступают аналогичным образом. Эмпирических данных такой роли горбачевцев в появлении националистических погромов исследователь пока получить не мог. Умозаключение исследователя здесь было дедуктивным: реакционный режим поступает в национальном вопросе так-то, т.е. разжигает национальную рознь; горбачевский режим реакционен, следовательно, горбачевцы приложили руку к разжиганию межнациональной розни. Последнее утверждение, как видим, еще не было основано на фактах. Но очень скоро то там, то здесь возникали явления, подтверждающие верность такого умозаключения, пока, наконец, они не достигли такой частоты, интенсивности и повсеместности, что количество перешло в качество - полную и завершенную картину реакционной роли горбачевцев и в национальном вопросе, не только в рабочем. Другими словами, раньше эмпирическое не могло быть взято в его синтезе, ибо горбачевцы скрывали свою роль в разжигании межнациональной розни. Но знание диалектики, знание истории классовой борьбы давало мыслям исследователя такое направление, которое гораздо быстрее позволяло получить недостающие данные, чем бессознательное шараханье от одной области общественных явлений к другой. В итоге гипотеза о реакционной роли горбачевцев превращалась в открытие, тогда как многие, шарахавшиеся бессознательно, не пришли к такому открытию до сих пор, что и обнаруживается в непонимании аналогичной роли ельцинцев. В то же время не являются действительными открывателями данной роли горбачевцев и ельцинцев те "туземцы", которые остаются при созерцании. Они открыли эту роль случайно, будучи каким-либо образом, вовлечены в гущу событий или явлений исполнителями, проводниками политики горбачевцев и ельцинцев. Они могут действительно открыть эту роль лишь в том случае, если оставят созерцание и поднимутся до обобщения. Созерцание кем-либо самого себя в качестве орудия провокации есть не более чем созерцание единичного факта, что само по себе еще не позволяет открыть здесь закон. Более того, одно только созерцание не позволит обнаружить здесь даже и единичную провокацию, последняя просто не будет рассматриваться данным лицом в качестве провокации. Таким образом, он есть просто слепое орудие провокации. Одни из этих слепых орудий затем прозревали, и это их прозрение явилось шагом к познанию законов классовой борьбы; иные же не прозрели и до сих пор; а третьи явились уже сознательными проводниками политики "демократов". В письме к Кугельману от 27 июня 1870 года Маркс писал, что свободное движение в эмпирическом материале есть парафраз диалектического метода. Ясно, что без полноты эмпирического материала не может быть представлено его необходимое сцепление, а поскольку свобода есть осознанная необходимость, постольку и двигаться свободно в том материале, который взят усеченно, нельзя. Каким же образом произошло, что Гегель, детально освоившийся с исследуемым им материалом, правда, с материалом особого рода, логическими категориями, поступил с этим материалом в определенной степени произвольно? Откуда это противоречие? Перед естествоиспытателями не стояли такие сложности, как перед Гегелем, ибо они исследовали материальные процессы, диалектика которых первична по отношению к диалектике понятий. Для них не было надобности совершать переворот в философии, чтобы свободно двигаться в исследуемом материале. Менделеев открыл периодическую таблицу элементов, являющуюся ярчайшим подтверждением диалектики, но это не значит, что в философии он стоял на позициях диалектического и исторического материализма. Не так в области исследования логических категорий, чем занимался Гегель. Вышеуказанное противоречие проистекает, таким образом, из философской и политической позиции Гегеля. И Гегель не был бы Гегелем, если бы он, чтобы избежать произвольности в обращении с исследуемым материалом, совершил то же самое, что и Маркс, т.е. переворот в философии. Маркс просто объявил все и всяческие формы сознания не имеющими самостоятельной истории, самостоятельного развития. Гегель же остался при своем воззрении, т.е. что диалектика понятий первична по отношению к диалектике вещей. Отсюда и произвольность в его построениях. Однако вышесказанное не означает, что поскольку естествоиспытатели или социологи исследуют объективный мир, то тем самым возможность произвольности в их теоретических построениях устранена. Можно накопить горы эмпирического материала, но от этого еще не решится сам собой вопрос, как поступить с этим материалом, как его упорядочить. Без теоретического мышления здесь не обойтись, а последнее может быть развито и усовершенствовано, как говорит Энгельс, только посредством изучения всей предшествующей философии. Историю философии можно рассматривать как развернутый диалектический метод, правда, его развернутость здесь усечена отвлечением от развития природы и истории общества. Другими словами, законы диалектики есть резюме не только истории философии, но и вообще всей истории общества и развития природы. Поэтому тот или иной естествоиспытатель свою способность к теоретическому мышлению может совершенствовать в некоторой мере и, минуя изучение всеобщих законов развития, как они представлены Гегелем или классиками научного социализма, может совершенствовать, например, путем изучения истории своей науки, однако не следует забывать, что он при этом очень много теряет. Для ученого, работающего в области какой-либо частной науки (а иных ученых теперь и быть не может, ибо чистый философ теперь ничего не значит), задача овладения историей философии (не по учебнику, а по подлинным произведениям классиков философии) представляет собой трудность уже хотя бы в смысле недостатка времени. Следом за этой идут трудности другого рода, например, трудность понимания устаревшей терминологии и т.п. Выход из этих трудностей здесь может быть только тот, что ученый должен выбрать для изучения наиболее выдающиеся произведения мировой философии, представляющие собой вехи в развитии философии, узловые пункты в истории ее развития, когда в философии совершались значительные шаги вперед или перевороты. Если он сумеет удачно выбрать для изучения некоторые участки или пласты в истории философии, то он тем самым неизбежно соприкоснется с ходом развития человеческого познания, а посредством этого и с диалектикой. Пара десятков наиболее выдающихся в истории философии произведений составят тот минимум, который необходим для развития способности к теоретическому мышлению до степени, достаточной к совершению научного открытия - разумеется, в том случае, если все другие условия для совершения открытия налицо. В первую очередь необходимо ознакомиться с "Метафизикой" Аристотеля, "Великим восстановлением наук" Бэкона и "Наукой логики" Гегеля. После такого ознакомления вкус читателя должен быть уже до некоторой степени развит, и выбор других произведений классической философии должен быть предоставлен уже этому вкусу. Вкус вообще очень много значит в выборе человеком не только той или иной пищи (если, конечно, отвлечься от более определяющих этот выбор факторов, например, цен на продукты питания), но и выборе занятий, отдыха, развлечений и пр. Во-первых, вкус ученого в значительной мере определяется уже тем, что он ученый, исследователь, а не рок-музыкант, например. Ученый, во-первых, обязан в некоторой мере знать историю своей науки, и уже по одному только этому ему приходится знакомиться с классиками философии, ибо многие из них были основоположниками многих частных наук. Но здесь мы ведем речь не об истории частных наук, а об истории философии, о диалектике, о развитии теоретического мышления. Психолог, который ознакомился лишь с книгой Аристотеля "О душе", биолог, прочитавший из Аристотеля лишь книгу "О животных", метеоролог, ознакомившийся лишь с книгой Аристотеля "Метеорология", правовед, знакомый лишь с его "Политикой" - все они могут вынести из такого обязательного для них знания истории их науки лишь представление о крайней неразвитости всех этих наук во времена Аристотеля. С высоты развития современной науки и современных представлений о Земле, животных, праве и т.д. можно разве что посмеяться над представлениями древних. Особенно же готовы к такой насмешке те, кто смотрят на истину как на нечто готовое, как на законченный результат, а не как на процесс. Они и не подозревают, что именно потому, что взгляды древних на природу отличаются от результатов современной науки, именно поэтому они как раз и заслуживают изучения - в целях развития способности к теоретическому мышлению. И если бы взгляды древних были столь же развиты, как и современная наука, как раз тогда они бы и не заслуживали изучения. Насмешка какого-нибудь биолога или астронома над неразвитыми представлениями Аристотеля о небесных телах и животных означает, что данный биолог или астроном просто не являются учеными, а есть только кое-чему обученные. Ибо подлинный ученый не тот, кто знает какой-либо готовый результат, а тот, кто раздумывает, исследует, бьется над получением нового, еще более высшего результата, как это делал в свое время Аристотель. Если взгляды на мир "обученных" и представляют собой что-то развитое, то их вкус, напротив, представляет собой нечто совсем неразвитое. Другими словами, они могут только вкушать готовое. Но эта же их готовность вкушать только готовое и не стремиться к созданию чего-либо нового, к совершению открытия толкает их в объятия реакционной философии, причем они могут пребывать в этих объятиях даже и в том случае, если начинают создавать нечто свое, пытаясь выразить свою субъективность, заслоняя этой своей субъективностью объективное, а это даже хуже, чем, если бы они пребывали в полной праздности, ибо своими теориями они увлекают на ложный путь даже и часть тех, кто стремится исследовать мир, каков он есть в действительности, а не в пустых теориях реакционных философов. Поэтому и необходимо, прежде чем предоставить выбор книг вкусу, хотя бы слегка развить этот вкус. Без развитого вкуса не может быть действительного шага вперед. Развитый вкус означает действительную свободу в выборе книг для чтения, в выборе тех произведений, которые принесут пользу в деле открытия законов природы. Он означает отсутствие принуждения себя к тому, чтобы изучать полезное, ибо в развитом вкусе оно становиться и приятным, тогда как в неразвитом вкусе приятным является бесполезное или даже вредное. Есть вещи хорошие, есть отличные. Но есть и такие вещи, рядом с которыми отличные тускнеют и становятся просто хорошими или даже обыденными. Оценить эти вещи по достоинству может только развитый вкус. Например, дети, скорее всего, предпочтут то варенье, куда не добавлено в качестве ингредиента черноплодной рябины, а между тем варенье вместе с черноплодной рябиной куда лучше в оценке вкуса более развитого. В октябре 1998 года состоялся концерт с участием Евгения Светланова, на котором исполнялись "лучшие песни XX века", причем было объявлено, что знаменитая песня "Yesterday", по мнению Светланова, является самой лучшей песней всех времен и народов. Здесь следует признать, что либо Светланов увлекся, либо у него испортился вкус. В "Yesterday" много сахара, она слишком мелодична, она нравится всем, каковы бы ни были их вкусы. Следовательно, она и не пересоздает вкусы, она как бы безразлична к различию вкусов. Она становится приторной, избитой уже после того, как внимательно прислушаешься к "Элинор Ригби". И это различие всего лишь в пределах музыки "Beatles", ибо последняя вся и целиком уступает уже одной только "Дубинушке". Особенная черта детского, т.е. неразвитого, вкуса - любить сладкое. Если я столь подробно остановился на размышлении о роли вкуса, то я тем самым хочу сказать, что эстетика ни в коем случае не должна быть изгнана из теории познания, ибо именно от вкуса очень часто как раз и зависит не только отбор нужного, но и способ построения гипотез и даже готовых теорий. Поэтому вкус должен быть развит, т.е. должна быть развита натура ученого. Конечно, один ученый по своим природным задаткам отличается от другого: один - гений, другой - талант, третий - и вовсе посредственность. Однако даже и посредственность может научиться доставлять науке открытия - пусть и не законов природы, но хотя бы единичных явлений, - если разовьет свой вкус и благодаря ему научится отбирать из огромной массы эмпирического материала то, что заслуживает внимания. Благодаря развитию вкуса он поднимет свою натуру до уровня таланта, в то же время талант может посредством извращения своего вкуса опуститься до уровня посредственности и даже ниже. Ведь сколь многие из тех, кто ныне охаивают марксизм, некогда были талантливы! Но ложная позиция в обществе пересоздала их натуру. А ложная их позиция в обществе заключалась в том, что они вкушали произведения чужого труда и ничего не производили сами. Итак, после того как вкус ученого в некоторой степени развит Аристотелем, Бэконом и Гегелем, выбор других произведений классической философии можно доверить этому вкусу. В завершение же этого погружения в стихию мысли и как средство для прочищения мозгов следует прочесть "Капитал", "Диалектику природы" и "Материализм и эмпириокритицизм". Однако нельзя раз и навсегда справиться с такой трудной задачей, как овладение диалектическим методом. Ибо истина, как говорит Гегель, состоит в оформляемости, т.е. она не может быть чем-то окостеневшим. Поэтому необходимо будет и впредь время от времени обращаться к мыслителям прошлых веков, пополнять свои знания в этой области, учиться у классиков философии, каждый из которых может чему-то нас научить. Если же и после этих экскурсов в историю философии вкус исследователя останется столь неразвитым, что его будет тянуть к какому-нибудь Флоренскому или Бердяеву, то ему можно будет посоветовать тогда разве что оставить занятие наукой. Относительно переворота в философии, произведенного Марксом, необходимо сказать следующее. Мало объявить все формы мышления не имеющими самостоятельной истории, объявить диалектику понятий вторичной по отношению к диалектике вещей. Надо еще доказать и показать эту зависимость сознания от бытия и общественного сознания от общественного бытия. Это и было проделано Марксом и Энгельсом во множестве их работ, особенно же в "Капитале". Энгельс в "Диалектике природы" писал, что гегелевская диалектика так относится к рациональной диалектике (т.е. к диалектике марксисткой), как теория теплорода - к механической теории теплоты. То есть гегелевская диалектика является как бы внешней по отношению к природе и истории общества, оторванной от природы, не вытекающей из нее, а напротив, навязывающей природе законы своего движения. Поэтому она представляет собой не развитую последовательно диалектику, переходящую, вследствие этой неразвитости и непоследовательности, в свою противоположность - в метафизику. В "Капитале" содержится критика всевозможных систем философского идеализма, иногда в явной, открытой форме, большей же частью в скрытой. Взгляды кантианцев, юмистов, вообще всяческих скептиков и агностиков опровергаются не только фактом открытия Марксом законов развития общества. Ведь в этом случае доказывается сила мышления только самого Маркса. А как же мышление остальных людей? Хотя экономические законы действуют слепо, т.е. не будучи осознаваемы людьми, однако их действие не могло бы происходить, если бы человеческое мышление ежеминутно и на каждом шагу не доказывало свою способность познавать мир. Обменивая продукты труда, люди приравнивают различные виды труда; более того, они взвешивают различные количества абстрактного труда, воплощенного в этих продуктах. Причем, если отвлечься от незначительных колебаний, то в общем происходит обмен эквивалентов. Лишь в виде исключения этот обмен эквивалентов сильно нарушается. Так, например, какой-нибудь пьяница продает за бесценок вещь, чтобы достать деньги на водку. Но даже и пьяница осознает, что отдает вещь гораздо дешевле ее стоимости. Здесь у него не недостаток мышления, а недостаток воли, и потому он нуждается не в уроках логики, а в уроках морали или в лечении. Покупатели же на каждом шагу доказывают способность быть товароведами. Несколько секунд рассматривания вещи - и покупатель уже схватил ее свойства, определил качество вещи, прикинул ее стоимость и даже успел учесть степень бережливости в домашнем хозяйстве, которую необходимо будет ввести после покупки. Разумеется, здесь речь идет о тех видах товаров, которые покупателю хорошо известны, с которыми он уже привык сталкиваться. Если же он впервые сталкивается с подобным родом вещей, то он большей частью безошибочно и довольно быстро умеет выбрать и знатока в этом деле, на мнение которого можно положиться, которому можно довериться. Если бы человеческое мышление не было способно познавать мир, то на рынке происходил бы не обмен эквивалентов, а был бы сплошной хаос. Правда, в головах людей содержится и масса заблуждений (товарный фетишизм и т.п.), но эти заблуждения определяются границами буржуазного способа производства. Если меняется порядок вещей, т.е. отношение между ними, то меняется и сознание человека. Всякое мнение переходит в свою противоположность, если изменился в противоположном направлении определявший его порядок вещей. Если в настоящее время люди, способные открывать законы природы и общества, исчисляются единицами, то это потому, что мышление остальных людей, тоже обладающих достаточными к познанию силами, применяется к ограниченной области, что является следствием существующего порядка вещей. Мышление большинства людей в настоящее время упражняется в сопоставлении цен товаров, причем преимущественно продуктов питания. Громадная масса народа ведет не что иное, как самую настоящую борьбу за выживание в условиях разлагающей все конкуренции. Именно здесь, а не в революционной практике, большинство людей доказывают пока мощь и посюсторонность своего мышления. Практика большинства людей носит пока еще ограниченный характер, она представляет собой практику индивидуализма, которая является питательной средой для различных взглядов о "потустороннем мышлении", обладающем некоторой силой. Если общественная жизнь опрокидывает того или иного "борца за свое индивидуальное счастье", то этим доказывается не столько слабость человеческого мышления, сколько неистинность данного направления в применении умственных способностей. Ибо в условиях конкуренции преуспевающими не могут быть все. Само собой разумеется, что между умственными способностями различных людей нет неразличимого тождества. Но переход количества в качество состоит здесь не в том что, одни способны к познанию истины, другие же не способны, а в том, что есть гении и есть люди со средними способностями, которых большинство. Обратный же переход, переход качества в количество, состоит лишь в том, что гений видит раньше других и дальше других. Точнее говоря, здесь в определении гения мы имеем одно и то же количество, рассматриваемое в первом случае как интенсивная (большие умственные способности), а во втором - как экстенсивная величина (видит дальше). Переход количества в качество и обратно в самом гении мы можем наблюдать, например, тогда, когда с возрастом (с увеличением количества прожитых лет) эти способности становятся действительными, ибо гений в детском возрасте видит по сути дела не дальше, чем другие дети. Познавать мир способны все, за исключением разве что явных душевнобольных и людей, от рождения неполноценных, не умеющих в буквальном смысле связать и двух слов. Познание означает проникновение в сущность вещей, а сущность есть, как говорит Гегель, существенное наличное бытие в противоположность несущественному; то, что противостоит сущности, есть видимость. Отношение между сущностью и видимостью можно видеть, например, во взаимоотношении движения и покоя. Абсолютного покоя нет, покой всегда относителен. То, что какая-либо вещь находится в покое, есть только видимость. Однако мы должны устранить некоторое недоразумение относительно абсолютности и относительности движения. В.Львов в своей книге об Эйнштейне написал следующее: "Ликвидация механического эфира устраняла прежде всего из физики - почин этому сделал Галилей и с этого же начал Эйнштейн - абсолютное движение вместе с абсолютным покоем. В реальной основе каждого из опытов, о которых было рассказано во второй главе, оказывалось отныне относительное, и только такое движение. Требовалось разметить с полной ясностью те материальные площадки, те объекты, о движении которых в каждом случае идет речь, и, отправляясь от этих опорных вех, вести анализ дальше".("Эйнштейн", Ж.З.Л., стр.72). Когда мы говорим о реальной основе чего-либо, то это означает не что иное, как углубление в сущность. Движение же лишь по своему явлению относительно, а по сущности оно абсолютно. Тело движется ведь не только относительно других тел, но движение происходит и в нем самом. Движение есть способ существования материи - одним уже этим выражен абсолютный его характер. Тело находится в покое относительно другого тела или же движется относительно него - это ни в коей мере не отменяет того закона, что всякое тело состоит из движущихся частиц материи. Возьмем в качестве "площадки" само это тело. Тогда все частицы, его составляющие, движутся относительно этой "площадки", другими словами, перед нами здесь самодвижущаяся "площадка". И разве Вселенная, вся бесконечная движущаяся материя не может быть взята в качестве такой самодвижущейся "площадки"? Ясно, что нет и не может быть ни одного материального объекта, который пребывал бы относительно этой "площадки" в покое. Абсолютно все тела, все объекты движутся относительно этой "площадки". Но это движение относительно лишь по форме проявления, а по сущности, по содержанию оно абсолютно, ибо в относительном движении всех этих тел проявляется абсолютное движение самой "площадки", т.е. Вселенной. Именно поэтому в реальной основе всякого явления природы лежит абсолютное, и только такое, движение. Всякое тело движется уже в силу самого факта своего существования, т.е. безотносительно других тел, ибо существовать и двигаться есть одно и то же. Однако это не означает, что покой и, следовательно, видимость не носят объективный характер, что они представляют только заблуждения нашего ума, недостаток познания мира. Напротив, именно отрицание объективности покоя и будет заблуждением. Покой относителен, но он объективен. Если бы это было не так, то не было бы и болезней, проистекающих из малоподвижного образа жизни. Из того, что движение абсолютно, вовсе еще не следует, что Обломов, валяющийся целыми днями на своем диване, является деятельным человеком и движется в полном смысле этого слова. Можно рассматривать покой в качестве частного случая движения, ибо потенциальная энергия во время покоя тоже является формой движения, что уже давно установлено физикой. Однако потенциальная энергия ведь отличается от кинетической. Движение абсолютно, покой относителен - таково одно из важнейших положений диалектического материализма. И теория относительности Эйнштейна вовсе не опровергает этого положения. Напротив, сам Эйнштейн выразил суть теории относительности в следующих словах: "Раньше считали, что если каким-нибудь чудом все материальные вещи исчезли бы вдруг, то пространство и время остались бы. Согласно же теории относительности вместе с вещами исчезли бы пространство и время".("Эйнштейн", Ж.З.Л., стр.115). Тем самым здесь утверждается абсолютность только движущейся материи. Это краткое рассмотрение взаимоотношения между явлением, видимостью и сущностью вовсе не означает поисков или установления какого-либо истинного начала в философии. Поисками такого начала очень любила заниматься домарксистская философия. Философия Маркса есть материализм, и может показаться, что и здесь началом будет отыскание каких-нибудь первоэлементов, чем занимались древние греки, или установление абсолютности движущейся материи, однако это не так. Началом в марксизме является не установление, не поиск первоэлементов и не указание на первичность материи в отношении сознания, а указание на тот простой факт, что прежде чем заниматься искусством, наукой, философией и т.д., люди должны иметь пищу, жилище, одежду и т.п., то есть должны быть удовлетворены первейшие их жизненные потребности. Маркс и Энгельс сами указывают (в "Немецкой идеологии", например), что предпосылки, из которых они исходят, не догмы, что они могут быть установлены чисто эмпирическим путем, всякий может удовлетвориться в истинности этих предпосылок на собственной практике. И далее идет исследование способов добывания и производства человеком необходимых ему средств к жизни. Началом в системе Гегеля является его "Логика", а "Логику" он начинает с чистого бытия. Завершается же система Гегеля абсолютным духом. Свою философию в письме к Синклеру в начале 1813г. сам Гегель определил, как "критику, опровержение и уничтожение своего начала". Диалектика Маркса тоже представляет собой в некотором роде критику, опровержение и уничтожение своего начала. В чем же эта критика (и т.д.) заключается? Ведь нелепо предположить, чтобы мог быть уничтожен закон природы, требующий от человека удовлетворять свои первейшие жизненные потребности. Критика (и т.д.) этого начала производится в марксизме таким образом, что он ставит целью освободить человечество от того рабского и унизительного положения, когда люди заняты преимущественно добыванием средств к жизни, когда они вступают в конкурентную борьбу друг с другом из-за этих средств к жизни и забывают о своих высших, духовных потребностях. Таким образом, Гегель вовсе не начинает философию с непосредственного, как он уверяет. Его чистое, непосредственное бытие оказывается таковым лишь в мысли, но сама эта мысль опосредствована социальным положением философствующего индивида. По мысли Гегеля, его "Логика" представляет собой нечто вечное, нечто предсуществующее природе и всякому конечному духу. Однако "кухня" создания этой "Логики" раскрывается не столько в ней самой, сколько в письмах Гегеля. Например, в письме к Нитхаммеру от 5 февраля 1812 года Гегель писал: "Для того чтобы придать моему труду нужный вид, я должен был бы работать еще год, но мне нужны деньги на жизнь!" Выходит, что вечное, предшествующее природе могло бы иметь и несколько иной вид, будь у Гегеля в кармане немножко побольше денег. Гегель начинает свою философию не с "земли", а с "неба", о "земле" же он говорит в своих письмах. Марксизм же начинает с "земли", с исследования материального производства и ставит целью сократить то время, которое общество вынуждено тратить на материальное производство, и увеличить время, уделяемое "небу", т.е. занятиям наукой, искусством и т.п., "небу" не в христианском, разумеется, смысле, а "небу" в смысле познания законов природы. Другими словами, марксизм ставит целью увеличить власть человека над природой (в том числе и над стихией общественных отношений) и увеличить свободное время человека. При этом марксисты гораздо более самоотверженны, гораздо менее обеспокоены личным материальным достатком, чем последователи прочих учений. Гегель открыл законы диалектики и в то же время окутал их туманом, но в общем деятельность его способствовала значительному усилению власти человека над природой. Правда, всеобщие законы развития в чистом виде не действуют, а проявляются через действие законов частных наук. Возьмем, к примеру, метеорологию. Метеорологические явления дают нам богатое собрание примеров смены противоположных состояний. Не говоря уже о том, что зиму сменяет весна и затем лето, а ночь уступает место дню, мы можем наблюдать изменения и погоды на противоположную: сухой - на сырую, ветренной - на безветренную, пасмурной - на солнечную, холодной - на теплую, и т.д. Что можно было бы сказать о той диалектике (я уже не говорю: о той метеорологии), которая в качестве основания этих смен указала бы единственно лишь на борьбу противоположностей, на отрицание отрицания, короче, на всеобщие законы развития? Это, конечно, была бы не наука. Такая наука отвлекается от всего того, чем оперирует подлинно научная метеорология: от влияния вращения Земли, создающего инерционные силы, от влияния атмосферного давления, образования циклонов и антициклонов, и т.д. У метеорологии есть свои особенные законы. Например, наибольшее влияние на погоду на большей части поверхности Земли (за исключением экваториальных широт) оказывает образование циклонов и антициклонов. Но циклоны и антициклоны стали для человека метеорологическими явлениями сравнительно недавно - когда усовершенствовались средства наблюдения за погодой одновременно на больших участках земной поверхности. В старину циклоны и антициклоны не были для человека явлением, хотя они и существовали. Они, следовательно, были той сущностью, которую еще предстояло познать в качестве одной из непосредственных причин смены погоды. И эта причина (образование циклонов и антициклонов) представляет собой, как видим, опять же борьбу противоположностей, в основе которой лежит еще более скрытая сущность: образование инерционных сил, изменение атмосферного давления и пр. Ясно, что и отсюда мы можем углубиться в движение материи вообще, в единство прерывности и непрерывности, и т.п. Но что это дает? Диалектика, совершающая прыжок от явления сразу во всеобщее, отвлекающаяся от особенного (от законов той частной науки, в ведении которой находится данная область явлений) есть не материализм, а идеализм. Мы ничего не знаем о причинах того или иного явления, если сразу воспаряем к борьбе противоположностей, к движению логических категорий. Ученый, который на вопрос "почему теперь пасмурная, сырая, холодная и ветреная погода?" ответил бы: "потому что раньше было солнечно, сухо, тепло и безветренно, а все переходит в свою противоположность", - такой "ученый" на самом деле не указывает подлинные причины смены погоды, т.е. не дает действительный ответ на вопрос "почему?" Такая наука не может подвигнуть человека к развитию своей практики, к завоеванию им власти над природой. Всеобщее нельзя ухватить за вихор! Знание всеобщих законов развития лишь помогает человеку познавать законы частных наук, направляет его мысль в нужную сторону. А знание законов частных наук уже способствует открытиям, изобретениям тех особых методов воздействия человека на природу, которые увеличивают его власть над ней, заставляют ее служить интересам человека. Человек не может воздействовать на природу вообще. Всякое его воздействие на природу представляет собой особый (отличный от методов воздействия в других областях деятельности) метод воздействия. Ткачество отлично от виноделия. Нельзя затолкать в бутыль виноград и затем извлечь из нее ткань или башмаки, хотя во всех превращениях веществ, материалов, где наблюдается власть человека над природой, мы можем проследить нечто общее - переход в противоположность. Например, в виноделии сладкое (сахар) переходит в горькое (алкоголь), в ткачестве линия (нить) переходит в плоскость (ткань). В известном смысле правомерно сделать утверждение, что всякая власть человека над природой заключается в том, чтобы перевести вещество, материал и т.п. в состояние, противоположное исходному. Все растениеводство основано преимущественно на том, чтобы семена преобразовать в растения, а от растений получить опять семена. Агротехника начинается с того, чтобы перевернуть вверх дном пахотный слой. Примеров, подобных этим, можно привести огромное множество из самых различных областей человеческой деятельности. Превращение исходного материала, доставляемого природой, в состояние противоположное есть то общее, что содержится во всех областях человеческой деятельности. Но вопрос состоит в том, как это сделать в каждой из этих областей в особенности? Например, как научиться влиять на погоду, изменять ее в своих интересах? Здесь, однако, надо еще ответить на вопрос, не представляет ли собой та или иная сфера деятельности заблуждений человеческого духа, порождаемых негодной общественной практикой, тех заблуждений, которые уменьшают власть человека над природой? Например, военная, алкогольная, табачная промышленность. При негодных общественных условиях само возрастание власти человека над природой (технические усовершенствования и т.п.) переходит в свою противоположность, так что человек в буквальном смысле начинает превращаться в животное. Чтобы изменить эти общественные условия, недостаточно знания одной только "алгебры революции", т.е. всеобщих законов развития, необходима в первую очередь такая частная наука, как политическая экономия. Общественные науки в гораздо большей степени, чем естественные, нуждаются в знании истории философии. Это определяется самой спецификой исследований. Естествоиспытатель даже и без знания философии представляет собой нечто. Разумеется, лишь в пределах своей области. Циолковский, например, заложил основы космонавтики, но в философии он был очень слаб. Достаточно привести всего несколько цитат из его работ, чтобы обнаружить его слабость в области философии. Он, например, говорит следующее: "Ни один позитивист не может быть трезвее меня. Даже Спиноза, в сравнении со мной, мистик", "Я - чистейший материалист. Ничего не признаю, кроме материи. В физике, химии и биологии я вижу одну механику". Как видим, Циолковский ставит Спинозу в один ряд с позитивистами, а более сложные формы движения материи сводит к простейшей форме движения, считая ее за истину. "Некоторые вообще отрицают бесконечность - говорит Циолковский, - но ведь одно из двух: конечность или бесконечность. Среднего мнения быть не может". Циолковский, таким образом, выступает в своих философских воззрениях еще и как антидиалектик. "Всю бесконечность космоса не может обнять ограниченный человеческий ум". Ту бесконечность, которую Гегель называл дурной, Циолковский считает чем-то не только непостижимым, но и высоким. Наиболее же замечательны рассуждения Циолковского о причине Вселенной: "трудно считать причину вселенной тождественной с нею самой". Циолковский говорит далее, что "причина есть не только нечто высшее вселенной, но и не имеет ничего общего с веществом". "Причина безмерно выше космоса. Бесконечность времени и пространства есть акт высшего творчества. Как мы производим какую-нибудь вещь, так причина создала бесконечности всех родов". "Что всегда было (Вселенная, например), то не может быть создано. Но ведь это рассуждение субъективно, оно есть продукт мозга. Мир создан, но это непонятно для человеческого ума. Что для нас безначально, то для причины имеет начало". "Все космические бесконечности только составные части изделия, которое желательно было создать причине". "Если бы весь космос внезапно исчез, то это было бы только проявлением высшей воли". Против последней фразы спорить трудно. Действительно, если бы Вселенная вдруг исчезла, то ничем иным, кроме высшей воли, этого объяснить было бы нельзя. Вся штука, однако, в том, что Вселенная не может исчезнуть, что материя вечна, и что, следовательно, никакой высшей воли не существует. Как видим, Циолковский выступает в философии мистиком: у него причина переносится вовне, ничего общего не имеет с веществом, с материей. Тогда как у Спинозы, которого Циолковский (в начале этих выписок) назвал мистиком, природа есть причина самой себя. В статье "Живые существа в космосе" Циолковский писал о несовершенстве физической организации человека, что у него мал мозг. Он предсказывает и желает большего. Но ведь это совершенно противоречит эстетике. У человека потому и есть эстетика, а у животных ее нет, что человек в физическом развитии дошел до конца, что дальнейшее развитие осуществляется по линии социальной. В другой статье Циолковский написал: "Высшие существа смотрят на человека с сожалением, как мы на собак или крыс". Совершенное общество мыслилось Циолковским не как самоуправляющееся, а как управляемое "Президентом". Такое вот противоречие: Циолковский желает дальнейшего развития физической организации человека, но ставит предел развитию социальной организации. Взгляды Циолковского на смерть и бессмертие и вовсе переходят в религию: "Мы всегда жили, и всегда будем жить, но каждый раз в новой форме и, разумеется, без памяти о прошедшем". Вопрос о личном бессмертии следует разобрать поподробнее. Бессмертие души обосновывают обычно дуализмом души и тела, теориями о параллельных мирах, переселением душ и прочей чепухой. Но есть обоснование более тонкое: материя, мол, может повторить человека после смерти. Все будет, мол, то же самое, памяти же о прошлой жизни у человека не будет. Иные, пожалуй, добавят еще сюда и идеи о клонировании, о повторении генетических основ человека, о неуничтожимомом энергетическом начале, которое после смерти тела переносится в другое тело, и пр. Для того, кто понял, что в мире нет ничего, кроме движущейся материи, что мысль есть свойство мозга, высшего продукта этой вечно движущийся материи, для того обоснование личного бессмертия дуализмом души и тела является просто детским лепетом. Но вопрос теперь состоит в другом: сможет ли когда-нибудь вечно движущаяся материя повторить тело человека после смерти этого тела? Вселенная бесконечна, в ней существует бесконечное множество миров, населенных разумными существами. Это значит, что людей, повторяющих кого-либо генетически, биологически, условиями воспитания и даже чертами характера, бесчисленное множество. Но вряд ли кто-либо из нас чувствует, что находится где-то в другом месте, а не в том, в котором находится. Далее, в формуле о неуничтожимом энергетическом начале имеется лишь мысль о сохранении энергии, но нет мысли о ее превращении. Основной закон физики, как видим, здесь предстает в кастрированном виде. Как бы кто-то ни напоминал кого-либо биологически и чертами характера, но природа никогда не повторит чего-либо в абсолютной точности. Кое-кому это покажется просто голословным утверждением, и в итоге он склонится к тому мнению, что вопрос о личном бессмертии не может быть решен человечеством, что хотя, в общем, мир и можно считать познаваемым, но вопрос о личном бессмертии есть нечто принципиально непознаваемое и нерешаемое. Но тем самым этот вопрос отодвигается в область чудесного и, следовательно, богословия, ибо чудо есть в сущности одно из понятий богословия. А мы уже знаем, как богословие решает вопрос о личном бессмертии. Следовательно, середины тут нет. Либо признание вопроса о личном бессмертии решаемым, либо признание его принципиально нерешаемым и тем самым признание существования бога. Существование бога можно было бы признать лишь в том случае, если бы в мире действительно было нечто принципиально необъяснимое, непознаваемое, т.е. некое чудо. В богословии чудеса есть знамения бога. Всем тем явлениям, которые в течение истории выдвигались богословием в качестве чудес, наука рано или поздно находит объяснение, доказывая тем самым, что они есть никакие не знамения бога, а просто явления природы. Поэтому ничего подобного чуду, т.е. чему-то принципиально непознаваемому, в мире нет. Правда, человечество никогда не познает все до конца, но оно не сделает этого не потому, что в мире существует нечто принципиально необъяснимое, непознаваемое, а по недостатку времени либо вследствие отсутствия практической потребности в этом. Например, человечество не все успело познать в искусстве управления парусным кораблем, что-то в этом искусстве осталось непознанным. Но оно осталось непознанным не потому, что оно принципиально непознаваемо, а потому что отпала необходимость использования в мореходстве парусных судов, так как появились более совершенные средства морского транспорта. Вопрос о личном бессмертии, конечно, является одним из таких вопросов, в решении которых имеется практическая потребность. И без применения диалектики его не решить. "Уже и теперь не считают научной ту физиологию, которая не рассматривает смерть как существенный момент жизни, - писал Энгельс в "Диалектике природы", - которая не понимает, что отрицание жизни по существу содержится в самой жизни, так что жизнь всегда мыслится в соотношении со своим необходимым результатом, заключающимся в ней постоянно в зародыше, - смертью. Диалектическое понимание жизни именно к этому и сводится. Но кто однажды понял это, для того покончены всякие разговоры о бессмертии души". Энгельс ссылается при этом на Гегеля, писавшего: "Жизнь, как таковая, носит в себе зародыш смерти".("Энциклопедия", параграф 81). И Энгельс оканчивает свое размышление о жизни и смерти следующими словами, которые покажутся рассудочно, антидиалектически мыслящим людям парадоксом: "Жить значит умирать". Но мы забыли, что имеем дело с утонченной верой в личное бессмертие, с верой в бессмертие не только души, но и тела, которое якобы может быть повторено когда-нибудь материей после его смерти. Представим себе всю ту грандиозную, как говорил физиолог Павлов, мозаику очагов возбуждения и торможения в коре головного мозга человека, когда этот человек произносит одно только слово "да". Поскольку мышечное движение речевого аппарата, т.е. движение губ, языка, имеет проекцию в коре головного мозга, постольку при каждом повторении слова "да" это мышечное движение сопровождается примерно тем же самым повторением мозаики очагов возбуждения и торможения в нейронах, ведающих речевыми функциями. Один человек спрашивает у другого: "Ты устал?" Тот отвечает: "Да". Первый снова спрашивает: "Ляжешь спать?" Тот отвечает: "Да". Мозаика очагов возбуждения и торможения в части коры, ведающей речевыми функциями, у отвечающего примерно одна и та же. А у спрашивающего мозаика различная, ибо он задал два различных вопроса. Но мозаика всей коры головного мозга меняется у обоих, ибо в первом случае отвечающий слышит один вопрос, во втором - уже другой. Мозаика будет меняться даже и в том случае, если второй и даже третий вопросы будут просто повторением первого. Отвечающий, например, подумает: "Что это он спрашивает одно и то же по десять раз? Глухой, что ли?" Другими словами, мозаика очагов возбуждения и торможения не может не меняться при каких угодно условиях, включая и сон. В этом изменении мозаики коры мы видим физиологическую основу мышления человека. Но мышление человека имеет не только физиологическую основу, но и социальную основу. Без общественных связей мышление невозможно. Маугли, Тарзан и т.п. существа не могут быть мыслящими, они могут быть не более, чем обезьянами, правда, обезьянами особого вида: без шерсти, без хвоста и т.д. У них не может быть ни мышления, ни речи, поскольку они не воспитаны в обществе, а выросли среди животных. Вся общественная жизнь вплетена в речь, в мышление человека. "Ты устал? Ляжешь спать?" и т.д. - все это общественная жизнь. Для того, чтобы кто-то имел возможность возродиться, воскреснуть после смерти с точно такой же своей душой, необходимо, чтобы в точности было повторено изменение в течение всей его жизни мозаики очагов возбуждения и торможения в коре его мозга, и не только в коре, но и в подкорке, в спинном мозгу. А для этого необходимо точное повторение всех общественных условий, при которых он родился, воспитался и жил, следовательно, необходимо не только точное биологическое воспроизведение окружающих его людей, но и воспроизведение движения мозаики их коры, а, следовательно, и абсолютно точное воспроизведение всей истории общества, эволюции живых и растительных организмов. Необходимо, следовательно, точное воспроизведение образования Земли, солнечной системы, нашей Галактики и так далее. Но главное возражение против мысли о повторении кого-либо материей в абсолютной точности состоит не в указании на всю эту сложность, на это бесконечное многообразие, на этот процесс дифференциации вещества. Мысль о том, что материя может повторить какого-либо человека когда-нибудь в абсолютной точности, неизбежно приводит к мысли, что вся природа повторяет круги, а не развивается по спирали. Иные "материалисты", пожалуй, даже выдвинут здесь то возражение, что, поскольку материя существует вечно, что она несотворима и неуничтожима, постольку ей ничего и не остается иного, как повторять круги. Они не могут понять, как это вечно существующая материя может вечно развиваться. Ведь должен же быть, мол, конец этому развитию! Но в том-то и дело, что нет конца этому развитию, хотя природа существует вечно и вечно будет существовать. Человек в течение своей жизни не повторяет абсолютно точных кругов, а развивается по спирали. Хотя бы он часами ходил вокруг столба, однако при каждом таком обходе, при каждом его шаге мозаика очагов возбуждения и торможения в коре его мозга не остается одной и той же, ибо всякое монотонное повторение чего-либо скоро приводит к торможению соответствующих данному мышечному движению очагов возбуждения в нервных центрах. Побродив целый день вокруг столба и свалившись к вечеру от усталости спать, этот человек на другой день уже не захочет без толку ходить кругами, а займется каким-нибудь более полезным делом. Даже если принять во внимание, что человек может в течение всей жизни ежедневно выполнять какую-нибудь монотонную, изнурительную работу, то и в этом случае его натура не остается неизменной, она грубеет, в чем проявляется защитная реакция организма против этой изнурительной работы. Организм этого человека стареет, т.е. изменяется, как и все тела в природе. Ни один день и ни один шаг человека, кем бы он ни был, не может быть абсолютно схож с другим днем или шагом. Что же - для себя он признает развитие, а для окружающей его природы, для Вселенной признает только круги? И все для того лишь, чтобы был удовлетворен его эгоизм, т.е. его желание воскреснуть каким-нибудь образом после смерти? Идеализм претендует на некое духовное богатство, на какое-то великое содержание, которое он, мол, в себе заключает. Материализм же представляется идеалистам чем-то примитивным. На самом же деле именно ограниченные, куцые взгляды идеалистов на природу как раз и являются одной из причин того, что они исповедуют бессмертие души. Вся природа (универсум, Вселенная) вечно существует и вечно развивается по спирали. Таков основной довод в опровержение идеи личного бессмертия человека. Если кто-то не увидит в вышеизложенном опровержения своего суеверия, то это уже отчасти его вина, отчасти же следствие негодного общественного устройства. Природа любит прятаться, говорил Гераклит. Но она же любит и открываться - тому, кто трудится над достижением истины. Истина не может быть преподнесена на блюдечке с голубой каемочкой. Чтобы ее добыть, надо поработать головой самостоятельно. Однако достигнутый результат превратится в свою противоположность, если смотреть на него, как на нечто законченное, окостеневшее. Ведь все течет, все изменяется, и открывшаяся природа снова убегает от нас, побуждая искать еще более глубокую сущность. январь 1999г.