Бездонные бочки Данаид.

. . . В конце декабря прошлого года я получил письмо, в котором говорилось в частности следующее: " Вы где-то писали, что у Вас было множество работ, которые впоследствии были утеряны, в том числе, Ваш главный и самый большой трактат "Социализм и рынок", где обосновывалось Ваше учение о капитализме в СССР. Планируете ли Вы это восстановить, или написать новую работу, претендующую на полное, системное и целостное обоснование Вашего взгляда на природу СССР, на сталинизм, троцкизм и т.д. Ведь сейчас есть нужда в именно таких НАУЧНЫХ работах, с цитатами, цифрами и стройной логической структурой, а небольших статеек и форумного флейма со сталинистами явно недостаточно." По этому поводу я позволю себе написать кусочек автобиографии, что даст мне возможность в наилучшем виде осветить данный вопрос. В начале 1983 года мне попались в руки несколько номеров "Литературной газеты", где велась дискуссия о состоянии публицистики в СССР. Ныне я уже не помню в точности имен всех участников этой дискуссии. Кажется, там были такие журналисты, как В.Выжутович, А.Радов, Ю.Черниченко и ряд других. Участники дискуссии поделились на две партии. Одна партия ставила во главу угла человека, его психологию, его мораль и т.д.; другая партия считала, что первоочередное внимание публицистика должна уделять экономике, статистике и т.п. В то же время обе партии были согласны в том, что налицо кризис жанра. Другими словами, публицистика зашла в тупик. Хотя общее впечатление об этой дискуссии могло сложиться как о переливании из пустого в порожнее, тем не менее нельзя было не признать, что именно вторая партия стояла на более верной точке зрения. Ибо доминантой газетных статей тех лет, за исключением писаний журналистов-международников, было своего рода понукание рабочего класса, чтобы он больше и лучше работал. Тех обобщений состояния экономики СССР, сущности его экономического строя, которые обязан был бы сделать, взявшись за перо, всякий исследующий экономику образованный марксист, в газетах не было. В этом отношении не было никакого просвета, никакого даже и самого маленького лучика во всем этом темном царстве. Это не значит, что не было вовсе фактического материала. Было множество статей, темой которых была борьба с ведомственностью, приписками, очковтирательством, текучестью кадров и т.д., но этот материал не обобщался с научной точки зрения. Итог был таков, что экономический строй сам по себе, мол, хорош и лучшего нам не надо, а вот мораль и психология некоторых работников отстают, заставляют желать лучшего. Взять хотя бы уже одни только ведомственность, приписки, очковтирательство, текучесть кадров. Уже только отсюда образованный марксист и непредвзятый исследователь выведет не только наличие, но и господство конкуренции, рынка, погоню за прибылью, выведет наличие безработицы и т.д. Интересы общегосударственные приносятся в жертву интересам ведомств, отдельных министерств, предприятий или их объединений. О чем это говорит? Это говорит о том, что государственная собственность является не такой уж и государственной, как о том уверялось с трибун или в правовых актах, что царит корпоративный дух, что администрация предприятий или ведомств рассматривает данные предприятия и ведомства как свои вотчины и стремится извлечь отовсюду максимум выгоды (в том числе и материальной) для себя, что между корпорациями и внутри их господствует конкуренция. В чем была доминанта всех статей против ведомственности? В том, чтобы руководители ведомств или предприятий соблюдали интересы государства, а не свои личные или ведомственные. И дело заканчивалось на морализировании, на психологии. Научных обобщений касательно сущности экономического строя не делалось. Но "борьба с ведомственностью" имела еще и другую сторону: это когда государство требовало от предприятий, в особенности от колхозов, больше, чем они могли дать, забирая львиную долю прибыли себе в виде разного рода налогов и отчислений, низких закупочных цен на продукцию и пр. В этом случае "ведомственные замашки" руководителей представляли собой стремление отстоять для своих работников хотя бы тот минимум, который позволил бы сохранить коллектив, чтобы он не разбежался на другие предприятия. А часть забираемой государством у данного предприятия прибыли перераспределялась таким образом, что поступала в руки определенного рода ведомств (например, через механизм монопольно высоких цен). Другими словами, здесь под видом "борьбы с ведомственностью" таилось опять же следование ведомственным интересам. Отсюда вырастала другая проблема - текучесть кадров, малолюдье на селе и т.д. Текучесть кадров рассматривалась как не меньший бич экономики СССР, чем ведомственность. Но и здесь причины, по мнению официальных идеологов и пишущей свои статейки в газетах братии, лежали не в экономике, а в психологии. Ищущие более выгодных условий продажи своей рабочей силы рабочие третировались в прессе как "летуны", как лодыри и т.д. Мораль и психология - вот альфа и омега публицистики того времени в ее объяснении причин зла и в практических рекомендациях. В отношении же отдельных руководителей в лучшем случае - смещение с занимаемой должности и замена другим руководителем, лучшим. А хорошим руководителем, с точки зрения государства, был тот, предприятие которого давало больше прибыли. Руководитель должен был как бы проплыть между Сциллой и Харибдой, т.е. и прибыли принести побольше, и чтобы его рабочие не разбежались. Разумеется, ничего этого участники дискуссии в "Литературной газете" не говорили и говорить не могли. Они только выделили две традиции в отечественной публицистике. Одну традицию они вели от Валентина Овечкина, от серии его очерков "Районные будни", где, по их мнению, Овечкин подошел к решению проблемы через типы руководителей. Публицистика В.Овечкина - это где-то 50-е - 60-е годы. Само собой разумеется, что в ту пору овечкинский взгляд на вещи был более оправдан, чем в годы 70-е и 80-е. Другую традицию они усмотрели в серии очерков, наиболее яркими представителями которых считали Ю.Черниченко, Л.Иванова, Г.Лисичкина и некоторых других. Эти публицисты, по их мнению, не ограничивались морализированием, но "чувствовали дух цифры". Дискуссия в "Литературной газете" оказалась полезной для меня в первую очередь указанием литературы, к которой следовало обратиться. Не по газетным статьям следует судить о состоянии современной публицистики, говорилось одним из участников дискуссии, а по сборникам очерков публицистов-деревенщиков, по таким изданиям, как "Очерк-81", "Очерк-82", "Шаги", "Дорогами России" и т.д. Я отправился в библиотеку за книгами. В конце 1983 - 1984 году мной были перечитаны сборники очерков "Шаги", "Дорогами России" и "Очерк" за ряд лет, т.е. примерно конец 70-х - начало 80-х годов, и сделано оттуда множество выписок. Кроме этого были также прочитаны сборники очерков Бориса Можаева (например, "Запах мяты и хлеб насущный"), Леонида Иванова, Юрия Черниченко, Геннадия Лисичкина, Ивана Васильева, А. Стреляного и других. То есть мной было сделано выписок объемом где-то около восьми стандартных общих тетрадей (размером в 96 листов каждая). В начале 2003 года я перечитал еще раз все эти тетради и выписал из них мелким убористым почерком самое, на мой взгляд, ценное и неотразимое, т.е. то, что позволит даже и самому тупому из сталинистов узреть наличие и господство рынка в СССР, но рынка не свободного, а регулируемого государством, как то и должно быть при государственно-монополистическом капитализме. Эти выписки были сделаны мной в одной толстой общей тетради форматом в лист писчей бумаги (21х29см.) и пронумерованы. Кроме того в указанную общую тетрадь я поместил множество выписок и из других источников, не только публицистов-деревенщиков. Все общие тетради, из которых были сделаны эти выписки в одну тетрадь, были мной, вследствие особого рода обстоятельств, уничтожены. В декабре 2003 года мной была написана рукопись "Рынок и социализм" размером где-то около 600 страниц со ссылками на выписки в большой общей тетради, причем не только на деревенщиков. Мне не нужно было повторять все выписки из тетради в рукописи, я только ставил в рукописи номер выписки в тетради, и было ясно, на кого или на что я ссылаюсь. Другими словами, вместе с указанными в рукописи цитатами, которые находились в тетради, размер рукописи увеличивался еще раза в полтора. Причем работа была не окончена и ссылки были сделаны не более, чем на треть выписок в тетради, то есть в окончательном виде она должна была быть еще больше по своему объему. Структура всего труда была следующей. Вначале следовал раздел о собственности, который делился на главы, где излагались общие соображения об отличии общественной собственности от частной, частной собственности от личной и т.п. В этот раздел входили также главы об экономическом обособлении предприятий (поскольку последнее следует рассматривать как существенную черту, позволяющую отличить частную собственность от действительно общественной), об отчужденном труде (здесь, например, мной рассматривались также и вопросы физиологии труда, разделения труда, причины профессиональных заболеваний и пр.). Необходимость рынка, т.е. товарно-денежных отношений, выводилась мной из господства частной собственности, из экономического обособления предприятий. Далее шел большой раздел, в котором рассматривалась конкурентная борьба между предприятиями или их объединениями, крупные и мелкие предприятия, личные подсобные хозяйства и их роль (хозяйственная, а также как средство влияния буржуазии на пролетариат, т.е. как способ отвлечения от классовой борьбы, тормозящее воздействие их на развитие экономики, сдерживание ими роста производительности труда и т.п.) Затем шел раздел о кризисах, их причинах. Здесь содержались рассуждения о том, откуда вырастают диспропорции в развитии экономики, что есть дефицит, что есть перепроизводство и т.д. Охвативший к концу 80-х всю экономику кризис выводился из господства рынка, из погони буржуазии за прибылями, другими словами, из господства частной собственности на средства производства, из противоречия между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения: рабочий класс не распоряжался тем продуктом, который производился его руками, им распоряжалась буржуазия. Закончиться весь труд должен был разделом о мировом рынке, где содержались бы также и положения об империализме. Этот раздел я менее других успел разработать. В начале мая 2005г. я начал публиковать свои работы в интернете. Наибольшим препятствием к опубликованию моих работ, вследствие недостатка времени, была необходимость набора текста на клавиатуре. Летом 2007 года все имевшиеся у меня документы, где содержались тексты моих работ, были мной утеряны. Были утеряны и выписки из очерков деревенщиков и другие материалы. Из всего этого я успел опубликовать только несколько десятков статей. Многие содержавшиеся в рукописи "Рынок и социализм" положения были сделаны мной за время с 2005г. и по сию пору в помещаемых в интернете статьях, рецензиях, замечаниях, комментариях и т.д., т.е. в ходе полемики с оппонентами. Кое-что было упущено или забыто, что-то, наоборот, было развито или изложено более детально. Поэтому наибольшую ценность представляют собой утраченные мною выписки в упомянутой выше общей тетради, ценность как именно того фактического материала, который порою "ждут" или требуют от меня господа сталинисты и прочие. К тому же ценность не только как доказательного материала, но и в смысле затраченных мной усилий: рукопись я написал где-то за месяц, тогда как материал собирал годами. Осенью 2007г. я сделал попытку найти книги публицистов-деревенщиков в библиотеке, но даже и в одной из самых лучших российских библиотек я не обнаружил указанных выше сборников очерков - ни "Шаги", ни "Дорогами России", ни сборников "Очерк". Я отыскал только несколько небольших книжонок: "По дороге в Мещеру" Бориса Можаева, "Корпус директорский" и "Молдинские были" Леонида Иванова, "План и рынок" Геннадия Лисичкина. Все остальное было выметено начисто, как будто никогда и не существовало, хоть шаром покати, тогда как в начале 80-х указанные издания можно было взять почти в любой из даже провинциальных библиотек! Теперь несколько слов о характере писаний публицистов-деревенщиков. Их очерки и статьи в общем и целом не представляли собой крамолы против существовавшего в ту пору режима. Экономический строй СССР они определяли как социалистический, а в своих практических рекомендациях склонялись большей частью к тому, чтобы дать больше самостоятельности непосредственным руководителям производства, поощрять личное подворье колхозников, мелкую собственность и т.п. То есть в общем и целом они писали в духе брежневской политики. Ведь и брежневская политика состояла в поощрении мелкой частной собственности как существенном дополнении к государственному сектору экономики. Борис Можаев требовал закрепить землю и технику за колхозными звеньями, в чем видел стимул, который позволил бы существенно повысить производительность труда. А это-то как раз и осуществлялось - если и не по всей стране, то во всяком случае в ряде колхозов или совхозов. Наиболее ценное в писаниях деревенщиков заключалось не в делаемых ими теоретических обобщениях и не в практических рекомендациях, а именно в том фактическом материале, который там содержался. Очерки , например, Можаева давали яркую картину волюнтаризма государственных чиновников в сельском хозяйстве и хищнического отношения ведомств (корпораций, монополий) и самой государственной власти к природным богатствам, к земле. Очерки других публицистов рисовали картину ограбления деревни путем неэквивалентного обмена с городом, картину конкуренции между колхозами и обслуживающими их предприятиями, между сдающим, например, скот на мясокомбинат колхозом и самим этим мясокомбинатом; и т.д. Причем все эти картины представляли собой не казусы, не отдельные случаи, а систему, в которой сельские труженики должны были крутиться, как белка в колесе. Кроме этого деревенщиками было затронуто немало и других проблем - как на селе, так и во всей экономике, в том числе и положение городских рабочих, состояние предприятий города. Почему именно пишущие в первую очередь о проблемах сельского хозяйства публицисты давали этот материал? Во-первых, этого требовал уже сам характер тематики. Ведь не в "Красной Звезде" (органе министерства обороны) и не у журналистов-международников следовало искать освещения этих проблем. Точно так же и газета "Труд" (орган ВЦСПС, т.е. профсоюзов) давал больше фактического материала о положении рабочих, чем "Красная Звезда" или "Культура". По своим же политическим взглядам все газетчики, будь то деревенщики, профсоюзники или же международники, были брежневцами. Были только оттенки, вытекавшие из служения газетчиков тому или иному ведомству. Публицисты-деревенщики, например, отстаивали интересы агро-промышленного комплекса в противность интересам комплекса военно-промышленного. Уже само только это накладывало на их воззрения печать демократизма. Указанные мной выше сборники очерков публицистов содержали больше материала еще и по той причине, что они были по отношению к газетным изданиям, хотя бы и к изданиям по сельской тематике, примерно тем же, чем ныне являются задворки интернета по отношению к телевидению. Телевизионные шоу и пр. - это для широкой публики, а задворки интернета - это для немногих. Потому-то, друзья, мы и имеем "свободу слова" не более, чем на этих задворках. Очерк, тем более опубликованный не в газете, а в сборнике, уже сам по себе есть тот жанр, который по своей популярности значительно уступает рассказу или роману. И даже если иные из опубликованных в этих сборниках очерков первоначально были опубликованы в какой-либо из газет и затем уже перепечатаны в сборнике, то все же - одно дело, когда такой очерк заслоняется в газете кучей других материалов, качество которых ниже данного очерка, и другое дело - когда в одном сборнике дается серия очерков, дающих материал по одному и тому же вопросу, материалов, качество которых находится на уровне, выше газетного . Значение этих очерков станет еще более ясным, если мы обратим внимание на состояние статистики тех лет. Статистика есть, по выражению Ленина, могущественное орудие социального познания. Ну а каково было состояние этого орудия в СССР для большинства населения? Почти вся статистика, которая была доступна для простых смертных, сосредоточивалась в сборниках "Народное хозяйство СССР", которые выпускались раз в год и которые содержали большей частью столбцы средних цифр и сравнения выпуска продукции с предыдущими годами. Давать столбцы средних величин (например, средней заработной платы рабочих и служащих по всей стране, где зарплата уборщицы соединена с окладом министра) - это смешно, это совершенно несерьезно, это есть как раз именно то, что Ленин называл игрой в цифирьки. Другими словами, статистика тех лет не давала исследователю почти ничего, она была закрыта для простого народа. Лишь тот исследователь получал доступ к более объективным или детальным статистическим данным, кто облекался доверием государственной власти. Теперь о значении очерка как публицистического жанра вообще. Ошибаются те, кто полагает, будто очерки есть что-то малостоящее. Знаменитая книга Александра Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", за которую он подвергся гонениям со стороны императрицы Екатерины II, отправившей его в ссылку, по своему жанру представляет собой как раз именно путевые очерки. Просматривая лет пятнадцать назад эту книгу, я подумал: "Да за что же он угодил в опалу! Ведь, собственно говоря, ничего особенного в этой книге и нет!" Да, особенного в этих очерках нет - если сравнить с очерками Салтыкова-Щедрина или Глеба Успенского. В очерках Радищева выносимый им действительности приговор превосходит или заслоняет фактический материал. Уже один только эпиграф представляет собой гневное осуждение: "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй". Другими словами, не столько за предоставленный материал, сколько за свое личное отношение к увиденному и описанному Радищев и угодил в опалу. Даже Пушкин, с его умом, не понял Радищева, поскольку был либералом: "Он написал свое "Путешествие из Петербурга в Москву", сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней типографии и спокойно пустил его в продажу.[...] "Путешествие в Москву", причина его несчастия и славы, есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. [...] Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит власть господ как явное беззаконие; не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян; он злится на ценсуру; не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы с одной стороны сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар божий, не была рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы, а с другой — чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной? Но все это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их не притесняло, но еще требовало их соучастия, вызывало на деятельность, вслушивалось в их суждения, принимало их советы — чувствовало нужду в содействии людей просвещенных и мыслящих, не пугаясь их смелости и не оскорбляясь их искренностью. Какую цель имел Радищев? чего именно желал он? На сии вопросы вряд ли бы мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предположений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия." (Пушкин, "Александр Радищев".) Вот как раз характер обращенного к власти уговора и имели писания деревенщиков в брежневскую пору, то есть они носили либеральный характер, какого не имела книга Радищева. Хотя сама картина рисуемого Радищевым старинного барства бедна в сравнении, например, с таким полотном, как "Пошехонская старина" Щедрина. Она богата в сравнении с тем, что было написано до Радищева. Она важна как первая ласточка в русской литературе. И если эту бедную, в сравнении с последующими, картину мы ставим на почетное место среди других картин, рисующих феодальные отношения на Руси, то почему мы не вправе пополнить галерею, где запечатлены отношения капиталистические, теми картинами, которые предоставили нам публицисты-деревенщики брежневских времен? Или мы должны сборники официальной статистики поставить выше этих картин? Или мы должны отвернуться от них только потому, что их авторы надписали их "Социализм" вместо "Капитализм", как то и должно было бы быть? Или мы должны отбросить их потому, что их авторы не писали гневных сатир и не поднимались до тех обобщений, когда деревья называются лесом? Представьте, что художник изобразил на картине лес, но надписал на ней не "Лес", а - "Деревья". Должны ли мы выбрасывать картину только из-за надписи? В теории, в объяснении действительности деревенщики оказались слабы, точно так же, как слабы они оказались в практических рекомендациях. Они не поднимались до таких обобщений, чтобы, например, сделать выводы о наличии классов в СССР. Но в предоставлении фактических данных они были гораздо сильнее многих прилизывающих социальную действительность ученых профессоров политэкономии. Разумеется, неверное объяснение искажает отчасти и саму картину, но за неимением лучшего приходится довольствоваться тем, что есть. Их очерки были бы еще правдивее, если бы идеологически они стояли не на точке зрения брежневского социализма, а на точке зрения действительного марксизма. Но вопрос тогда бы заключался уже в другом - попали бы тогда их писания в печать вообще? Теперь о значении и необходимости обобщающего и систематизирующего труда. Что по сути дела хотел бы иметь в своих руках корреспондент, выдержку из письма которого я привел в начале этой статьи? По сути дела им неосознанно запрашивается от меня то, что содержится, что разбросано во множестве моих статей или ответах оппонентам, но только он хотел бы видеть это собранным в одной книге, в одном произведении и со ссылками на фактический материал. За пять лет публикаций в интернете мной было написано не так уж и мало по множеству вопросов, освещающих сущность экономического строя СССР с различных сторон. Сделанные мной положения находятся в связи друг с другом, одни вытекают из других. Иначе говоря, изложенное мной в форме статей и заметок и без того представляет собой систему. Будь то разбор вопроса о причинах кризиса или о том, какую общественную группу следует считать классом, или, например, вопрос о первоначальном накоплении капитала и т.д. и т.д. - я не вижу, чтобы одно из сделанных мной положений противоречило другому, не дополняло бы другое, не представляло бы собой видоизменение другого, но только взятого, вследствие освещения нового вопроса, в другом ракурсе. Здесь не просто рассуждения о том, о сем (лишь бы поговорить), а именно система. Следовательно, приславший мне письмо корреспондент неудовлетворен не методом исследования и даже не методом изложения (если опустить его неудовлетворенность недостатком фактического материала), а формой изложения. То есть вместо одного обширного произведения у меня множество разбросанных в разных местах статей, заметок и т.д. Это есть чисто формальная сторона дела. Книга не перестает быть книгой от того, что она разбита не на главы или разделы, а представляет собой сборник статей, заметок и пр. Разумеется, и эта формальная сторона дела имеет значение - читателю более удобно знакомиться или изучать ту книгу, которая представляет собой отдельное, разбитое на главы произведение, чем читать серию статей и заметок, содержащих порой повторения уже ранее сказанного. Тем более неудобно читателю прыгать по сайтам, если интересующий его автор что-то сказал сегодня здесь, а завтра дополнил сказанное уже в другом месте. Но ведь и читатели бывают разные! Одни из них действительно ищут истину, другие, напротив, стремятся истину исказить (причем делают это сознательно), даже если перед ними такой труд, как "Капитал" Маркса. Я уже как-то писал в одном месте, что сталинистов не убедит и новый "Капитал", ведь и старого достаточно, чтобы увидеть господство в СССР капиталистического способа производства! Изменился ли существенно способ производства в СССР в ходе горбачевско-ельцинских реформ? Нет. Изменился способ распределения и перераспределения прибавочной стоимости внутри класса буржуазии. Ныне верхушка буржуазии перераспределяет производимую рабочими прибавочную стоимость в немалой мере через фондовую биржу, а прежде этого не было. Но разве сущность капиталистического способа производства состоит в наличии фондовой биржи? Нет, она состоит в потреблении рабочей силы капиталом. Не на бирже, а на производстве потребляется капиталом этот своеобразный товар - рабочая сила. В процессе этого потребления и создается прибавочная стоимость. Изменился также способ потребления буржуазией своих доходов. Например, прежде она жрала под кроватью или под одеялом, прячась от пролетариата, а теперь она жрет и обжирается в открытую. А рассудок, который фиксирует прежде всего то, что лежит на поверхности, выдает эти изменения за изменение сущности, за изменение того, что скрыто от глаз, что происходит только в процессе самого производства. Разве не то же самое, только в обратную сторону, уже делали когда-то идеологи сталинизма?! Например, частно-хозяйственный капитализм, "черный рынок" и т.п. было прежде чем-то таким, что запрещалось законами государства, но запрещенное не значит несуществующее. Быть в "тени" не значит не существовать. Находившийся в "тени" частно-хозяйственный капитализм существовал наряду с другими (легальными, дозволенными) укладами экономики. Вот почему определение экономического строя СССР как государственного капитализма неверно, это определение относится лишь к одному из экономических укладов, а не ко всему строю в его совокупности, ибо кроме этого уклада в СССР были еще уклады - патриархальный, мелкотоварный и частно-капиталистический, то уходивший в "тень" (по окончании НЭПа), то снова выходивший из нее (горбачевско-ельцинские реформы). Могу обрадовать сталинистов замечанием, что и ныне в российской экономике есть частно-капиталистические предприятия, которые загнаны государством в "тень", т.е. деятельность которых не согласуется с российским законодательством. Значит ли это, что эти предприятия не существуют, не функционируют, раз их деятельность происходит в "тени"? Буржуазия вообще не любит свет - с тех пор, как она перестала быть восходящим к господству на смену феодалам-крепостникам классом. Перестав быть восходящим классом, она бросила свою просветительскую и тому подобную деятельность. Не любила свет и английская буржуазия в ХIX веке, когда Маркс описывал в "Капитале" положение английских рабочих, их борьбу за десятичасовой рабочий день и т.д. В деятельности буржуазии всегда имеется "тень", которая то больше, то меньше - в зависимости от обстоятельств. Почему бы, в таком случае, не определить как "теневую" всю экономику СССР, раз буржуазия и ее сикофанты набрасывают на сущность этой экономики покрывало лжи?! Что значит "тень"? Это есть то, что скрывается от всеобщего обозрения и что не согласуется с запутанным буржуазным законодательством, в котором одни законы противоречат другим. Например, капиталистическую госкорпорацию можно рассматривать как согласующуюся с частными законами и регламентирующими постановлениями правительства, направленными, например, на снижение фонда заработной платы и на поощрение администрации за снижение этого фонда, и в то же время как находящуюся в "тени" с точки зрения Конституции СССР, запрещающей эксплуатацию человека человеком. Именно на основании изложенного определение экономического строя СССР может быть только таким - государственно-монополистический капитализм. К тому же монополии в экономике СССР были представлены как раз именно в лице государственных корпораций, будь то объединения предприятий или целые отраслевые министерства. Господство рынка в СССР как раз и доказывается наличием не только мелкотоварного и частно-капиталистического (хотя бы и пребывавшего в "тени") укладов, но и конкуренцией между государственными корпорациями, а также многим другим, что обрисовано в очерках тех публицистов, о которых я уже говорил. Но упрямые головы сталинистов - это бездонные бочки Данаид, в которые сколько и чего ни вливай - они все равно будут пустыми! 25 июня 2010г.